МОЯ ОДНОГЛАЗАЯ МОСКВА
Пуля влетела точно в левый глаз. Маленькая согнутая из алюминиевой проволоки. Колька растерянно выронил рогатку и побежал к моим родителям. Глаз закрылся. Страшная боль и слезы, море слез. Нет я не плакал, я же мужик, мне уже скоро в первый класс. Слезы текли из раненого глаза сами по себе. Когда прибежал отец, носовой платок можно было выжимать. Он чуть не упал в обморок, побелел, схватил меня в охапку, бросил на заднее сиденье машины, и мы помчались в филатовскую больницу. Что было в больнице помню смутно. Врачи в белых халатах заглядывали в мою дырку от глаза словно хотели увидеть, что у меня в голове. Чего -то ковыряли, зашивали. Совсем не больно, немного страшно. Вышли на улицу. Глаз залеплен огромным пластырем. Отец садится за руль нашего "Москвича", руки его дрожат. Немного успокоившись, поехали. Я никогда не видел вечернюю Москву! Обычно днем с бабулей или с родителями. А тут все как на новогодней елке. Это неподражаемо! Светло как днем! Не то что в Тушино. Фонари, фары машин, подсветка некоторых домов, иллюминация! Витрины магазинов сияют неоном! Прохожие, нарядные красивые люди спешат по делам.
- Па, а давай еще покатаемся!
- Добро, одноглазый.
Похоже отец успокоился. И мы дали хороший кружок по центру. Сначала на Красную площадь. Жаль что сегодня нельзя по ней проехать. Остановились у ГУМа. Мне всегда нравилось это здание. Причудливый и затейливый фасад, освещенный огромными витринами, резко контрастировал с брутальной кремлевской стеной, мавзолеем. Да, я видел Ленина и Сталина, правда в гробах. Зрелище жуткое, особенно для пятилетнего малыша. Конечно, больше всего понравились солдатики. Стоят и не шевелятся, как мои оловянные. Народ ждал смены караула и дождался. Это было зрелищно! Под бой курантов на прямых ногах выше фуражек .Признаться, я даже думал, что у них в штанинах деревяшки, иначе почему они не сгибают колени?
Купив мороженое в Гуме, поехали по 25 - го Октября (Никольской) вверх.
Детский мир сиял огромными окнами. Я бывал здесь не раз и всегда поражался обилию одинаковых и неинтересных игрушек, стоящих на полках, бесконечными вешалками со школьной формой, взводами выстроившимися на этажах, рядами унылых черных ботинок с длиннющими черными шнурками, тупо "марширующими" на прилавках, и еще голышами. Странное влечение детской промышленности к голорозовым без одежды и гениталиев целлулоидным куклам всегда наводило на определенные неприятные выводы. Эти уродцы стояли на полках в несколько ярусов и от этого гейпарада рябило в глазах. Единственное, что нравилось - огромная карусель посреди большого зала. Чего там только не было. Красивые разноцветные плюмажные кони в великолепной золотой сбруе величественно кружились по кругу. На них в серебряных седлах восседали игрушечные обезьянки, зайчики, волчата, лисята, белочки и даже пузатый розовый гиппопотам! Карусель слегка поскрипывала и из динамиков лилась замечательная музыка. Дети вокруг восторженно смотрели на это чудо. Так хотелось прокатиться.
- КэГэБэ,- отец чуть понизил голос. О, я знал кто это! Чем - то холодным, недобрым повеяло от этого мрачного дома. Много лет спустя, когда меня пригласили в эту организацию в качестве художника- сценографа, и пришлось часа четыре гулять по тамошним коридорам, решение отказаться от этой высоко оплачиваемой работы пришло, как только вышел на Лубянку, и вдохнул воздуха. Не знаю почему, но от дневного света даже заболели глаза.
Мы несколько раз объехали недавно установленный памятник Железному Феликсу, и покатили к Манежу.
Удивительно, мне иногда кажется, что в нашей памяти на протяжении всей жизни уже заложены будущие события, нужно просто уметь это осознавать. С малолетства я знал, что обязательно стану художником. Что у меня будет свой дом, утопающий в цветах.
- Кремль, Исторический музей.
Знал ли я что буду работать и там и там - не уверен, что буду учиться в Камергерском, который мы только что проехали и проходить практику в МХАТе - наверняка нет, но эти символы Москвы уже тогда стали для меня, шестилетки некими маяками. А уж про старое здание МГУ, конечно, я даже не догадывался, что здесь будут учиться моя будущая жена и сын, а в Манеже будут выставлять мои работы. Это уже из области мистики, но эти названия я тогда крепко запомнил. И Маяковку и Театр Сатиры и старый "Современник" и, конечно, Строгановку. Когда меня спрашивали – где я буду учиться, я вспоминал это красивое здание с колоннами и скульптурами на фасаде. Я твердо знал, что с этими реперными точками обязательно пересечется линия жизни. Всё сбылось, кроме Строгановки. Театр как модель жизни пересилил.
Мы едем по улице Горького. Долгорукий. Здание Моссовета. Когда в 0-х пришлось сдавать оформление Первого бала мэра Москвы Лужкову, уже не было этого очарования и романтики. Работа. Но тогда, в 59 - м, я смотрел, открыв рот, и даже забыл про глазную боль. Отец редко выбирался из Тушина, он тоже с удовольствием поглядывал в окно и даже пригасил скорость.
Маяковка. Мой любимый поэт, но это потом, а тогда просто здоровый дядька, стоящий на пьедестале. Мы припарковались напротив у гостиницы "София", дождались пока регулировщик в стеклянной будке зажжет светофор и перешли по зебре к площади. Гостиница "Пекин" уходила сияющим шпилем в ночное московское небо и, казалось, что это огромный межпланетный корабль, мигая огоньками, вот- вот в облаке дыма и огня оторвется от земли и унесется в космические дали. Ту- ту- ту. И люди Земли от такого чуда Страны Советов перестанут воевать и наступит мир. Только, повзрослев и родив сына, я понял в какой обстановке прошла вся моя жизнь и жизнь моего сына. В постоянной угрозе нападения врагов и смертельной опасности, нависшей над моими родителями, друзьями, народом, страной..
Это Маяковский,- сказал отец,- великий революционный поэт.
–Ма- я- ков- ский,- повторил я по складам.
Разбуди меня сегодня, выпалю спросонья;
"Неважная честь, чтоб из этаких роз
Мои изваяния высились.
По скверам, где харкает туберкулез,
Где б- дь с хулиганом и сифилис."
Но это уже 10- й класс, а тогда "Кроха сын к отцу пришел и спросила Кроха:- Что такое хорошо, и что такое плохо?"
Мимо сновали машины. Москвичи табунами переходили улицу по свистку милиционера и в этом, на первый взгляд, броуновском движении угадывался четкий порядок. Все было расписано и регламентировано. Свисток- пошли, свисток - встали. Зеленый - поехали машины. В 23 - отбой. В 7 - подъем, зарядка " Здравствуйте, товарищи! Начинаем производственную гимнастику!" "Пионерская зорька" и на работу или в школу. И даже я, маленький одноглазый мальчик знал свое место в этом механизме, винтик, маленький винтик в лязгающем и коптящем железном монстре – СССР. Живи и не высовывайся! Эту аксиому твердили в детсаду, в школе, в пионерском лагере. Целые поколения послушных и скучных жизней. Одна работа, одна зарплата, один костюм и так далее.
Магазин "Пионер" на Горького. Самолетики из реечек и папиросной бумаги ( Летит! Папа, он летит!) первый детекторный приемник ( Елки-палки, Маяк поймал!), кордовые модели и эфирные авиамоторчики ( Тьфу,.......! Опять по пальцу .......!) А тогда –манекены пионера и пионерки в витринах, черный низ - белый верх в алых галстуках в пионерском салюте ( Будь готов! - Всегда готов!)
Став чуточку взрослее, никогда не понимал эту формулу. Готов к чему? К труду и обороне! Ну, с трудом еще понятно, возили на прополку в колхоз. Грядка скрывалась за горизонтом, шел мелкий дождик, на сапогах по пуду глины, штормовка промокла, пьяный бригадир лежит под брезентом в кузове и храпит. Трактор стоит рядом, отдыхает. Мы, пионеры и еще какие - то матерящиеся тетки как бы делаем вид, что пропалываем сорняки.
А вот к обороне, это как? "Вставайте, мальчиши - малыши, на смертный бой"– или как там у Гайдара.
" Затрубили трубачи во все трубы сигнальные. Забили барабанщики во все громкие барабаны. ... Глянул Мальчиш-Кибальчиш на улицу: пустая улица. Не хлопают ставни, не скрипят ворота -- некому вставать. И отцы ушли, и братья ушли -- никого не осталось".
А потомки Аркадия Петровича поступили как Плохиши и предали идеалы своего деда.
Белорусский вокзал. Сокол - отсюда для меня, мальчишки начиналась Москва.
Мы приехали, когда уже совсем стемнело. Еще из больницы отец позвонил домой. Мама и братишка сидели и ждали у подъезда. Заплаканный брат крепко меня обнял и срывающимся голосом проговорил:
- Хочешь возьми мой грузовик, я тебе дарю,– всхлипнул,- и танк тоже.
Я на всю жизнь запомнил эту, ту мою одноглазую Москву, лучше которой уже не будет никогда.
