Москва в 1812 году. Продолжение.
10. Отступление.
До 31 августа Кутузов мучит Ростопчина требованиями прислать людей, припасы, подводы, – все для нового боя.
Но вечером, 1 сентября, после восьми, Ростопчин получил от Кутузова письмо, в котором содержалось решение военного совета об отступлении. «Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, и невыгодное здешнее местоположение принуждают меня с горестию Москву оставить».
Солдаты 2 сентября шли по улицам Москвы пригорюнившись, опустив головы, точно провожали покойника. Самое тягостное зрелище представляло множество раненых, которые длинными рядами лежали вдоль домов и тщетно надеялись, что их увезут. Эти тысячи раненых и больных были оставлены на попечение французов.
Писатель, журналист Сергей Глинка, так пишет в своих записках: «А между тем под завесою пыли медленно тянулись повозки с ранеными. Около Смоленского рынка, близ которого я жил, множество воинов, раненных под Смоленском и под Бородиным, лежали на плащах и на соломе. Обыватели спешили обмывать запекшиеся их раны и обвязывали и платками, и полотенцами, и бинтами из разрезанных рубашек. В тот самый миг, когда я перевязывал раненого, ехал на дрожках тогдашний комендант Гессе. Соскочив с дрожек, он обнял и поцеловал меня».
В городе осталось по разным оценкам до 20 тысяч человек. Среди них был И. А. Яковлев, отец А. И. Герцена. Остался с малолетними детьми главный надзиратель Московского воспитательного дома И. В. Тутолмин, который отправил в Казань всех старших воспитанников. Задержались в Москве и отдельные купцы, прислуга, имевшая приказ хозяев оберегать добро, разный народ, которому некуда было идти и особо нечего было спасать.
Было в Москве еще немалое количество отставших русских солдат, офицеры полиции, оставленные для наблюдения за неприятелем, и наверняка какое-то количество людей, главным побуждением которых было увидеть вблизи и во всех подробностях завораживающее зрелище крушения мира.
Артиллерист Суханин в «Журнале участника войны 1812 года» писал: «Войска, будучи расстроены и проходя через богатый город, не избежали искушения, тем более, что виноторговцы отдавали целые ящики, наваливали их на обозы, лишь бы добро не досталось неприятелю».
Множество солдат перепилось до крайности и валялись на улицах Москвы. Командовавший арьергардом генерал Милорадович, чтобы спасти их, выговорил у французов 10 часов на эвакуацию города. Все это время солдат собирали на улицах и приводили в чувство.
«Город наполнялся вооруженными пьяными крестьянами и дворовыми людьми, которые более помышляя о грабеже, чем о защите столицы, стали разбивать кабаки и зажигать дома». Федор Ростопчин писал в письме: « Армия измучена, без духа, вся в грабеже. В глазах генералов жгут и разбивают дома. Вчера два преображенца грабили церковь».
Армия пошла через Москву в два часа пополуночи. Во всех московских храмах отворили двери, и священники в полном облачении со Святыми Дарами благословляли шедшее мимо войско.
Русская армия непрерывным потоком проходила через Москву. Кутузов посмотрел на свою молчаливую свиту и сказал: «Кто из вас знает Москву?» Вызвался только один, состоявший при нем ординарцем 20-летний князь Голицын. «Проводи меня так, чтобы, сколько можно, ни с кем не встретиться».
Кутузов ехал верхом от Арбата по бульварам до моста через Яузу, через который уходила армия, а за нею несметные массы населения. Потом он пересел в дрожки. «По выезде из Москвы светлейший князь велел оборотить лицом к городу дрожки свои и, облокотя на руку голову, поседевшую в боях, смотрел с хладнокровием на столицу и на войска, проходившие мимо него с потупленным взором, они в первый раз, видя его, не кричали ура».
Несколько сот человек из беднейших слоев населения вышли навстречу генералу Милорадовичу и просили его защитить город. Улицы были еще так запружены покидающими город подводами, что генералу Милорадовичу пришлось послать вперед несколько полков кавалерии, чтобы расчистить дорогу.
К вечеру 2 сентября главные силы русской армии уже находились в 15 километрах к востоку от Москвы.
Французский генерал, дипломат Коленкур, в 1812-1813 годах находившийся при Наполеоне, писал: «Мы узнали, что первый транспорт раненных в последнем сражении прибыл в Москву 1-го; 2-го по городу распространились было слухи о какой-то неудаче, но затем эти слухи рассеялись; в этот день и на следующий из Москвы отправляли ополченцев в армию; даже видные лица были осведомлены о случившемся лишь накануне нашего вступления.
Некоторые донесения утверждали, что накануне эвакуации между Кутузовым и Ростопчиным состоялось совещание, во время которого Ростопчин предлагал разрушить город, но Кутузов этому воспротивился; он с таким негодованием отверг это предложение губернатора и другие меры, которые тот хотел принять, что собеседники расстались весьма недружелюбно.
Наоборот, по другим сведениям, обе эти персоны, не любившие друг друга, встретились лишь на короткий миг, и Кутузов вплоть до последнего момента оставлял как Ростопчина, так и императора Александра в неведении, ибо в Москве, как и в Петербурге, было отслужено благодарственное молебствие по случаю победы Кутузова».
Только 4 сентября Кутузов докладывает императору: «Я никак не мог отважиться на баталию, которой невыгоды имели бы последствием не только разрушение армии, но и кровопролитнейшую гибель и превращение в пепел самой Москвы....Должен я был решиться попустить неприятеля войти в Москву, из коей все сокровища, арсенал и все почти имущества, как казенные так и частные вывезены, и ни один почти житель в ней не остался». В следующей строке Кутузов пишет то, что внушили Европе: «вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России».
Ж.-Б.Изабе, 1815 г., акварель, серебрянный карандаш.
Пишут, что Александр I , получив первое сообщение о том, что Москва оставлена французам, заперся в кабинете на всю ночь, а утром вышел седым...