Химкинское водохранилище—большой искусственный водоем.
Озеро имеет около 7 километров в длину и до 900 метров в ширину.
«По каналу имени Москвы»
Человеческая память неравнодушна к названиям рек, многие наши селения, большие и малые, повторяют их имена. Так, в честь Химки, крохотной речки, нарекли подмосковный город, большое село, район новостроек на Северо-Западе, водохранилище... А сама она чуть больше ручья, пересекает Волоколамское шоссе вблизи насыпи канала имени Москвы. Химка течет в одном с ним направлении. Если пойти по ее течению вверх, можно увидеть, как поработала эта речка, какие крутые берега и овраги размыла она в земле.
Идешь девственным берегом, заросшим травой, окруженным лесом, и вдруг вода исчезает, ныряет куда-то вглубь. Была и... нет. Вместо русла перед тобой встает крутая стена насыпи. Ровная поверхность выдает руку человека. Поднявшись по ее склону метров на 30, попадаешь на вершину этой рукотворной горы, украшенную, как в парке, двумя беседками. Между ними пролегла лента шоссе, а под ногами расстилается водная гладь. Это Химкинское водохранилище, большая вода.
Крутая насыпь не что иное, как земляная плотина. Высокая преграда образовала искусственное озеро, где воды Химки и Волги предстают широким зеркалом. В нем отражаются шпиль со звездой речного вокзала, стрелы портовых кранов и белые корабли, начинающие отсюда далекий путь к пяти морям.
Химкинская плотина сдерживает напор гигантских масс. Столб воды поднимается на 27 метров! Обузданные волны давно смирились с этим заточением. У одного конца озера заканчивается прямой как стрела канал. А с другого конца, за границей города, начинается цепь водохранилищ — дорога к Волге.
Плотина—последний щит на пути большой воды, она прикрывает своей грудью город. Ее стремились разрушить наступавшие на Москву гитлеровцы. Им это не удалось. И тогда они выдали желаемое за действительность. В фашистских газетах появилось такое сообщение, что якобы торпедами и минами большой разрушительной силы в районе Тушино, севернее Москвы, взорваны дамбы на Химкинском водохранилище; весь город залит водой; жители спасаются на чердаках и крышах; вода мощным потоком устремилась вниз к Москве.
Но планы фашистов потерпели крах. Выстояли советские воины, грудью защитили столицу.
Ручьем вытекает из-под подошвы холма Химка. Стихия есть стихия и требует, как уже отмечалось, постоянного контроля. Торчат над насыпью двухдюймовые трубы, опущенные в глубь плотины на 25 метров. В них погружают поплавки, чтобы определить, не поднимается ли вода. Прибор прибором, а нужен еще глаз да глаз. 40 лет несет службу смотритель плотины Илья Терентьевич Мяленков, проверяет, нет ли оползней, разрушений, чрезмерного просачивания влаги. У подошвы плотины двери— вход в патерну, железобетонный коридор, где хранится инвентарь смотрителя и положены два трубопровода, способные спустить воду в экстренных случаях.
С декабря озеро застывает, превращаясь в заснеженное поле. У берега стоят вмерзшие в лед, похожие на дома, плавучие причалы-дебаркадеры. Весь флот уходит в затоны. Остается на стоянке лишь один большой корабль — Северный речной вокзал.
Он самый крупный в стране. Длина его фасада 350 метров. Летом в выходные дни по лестницам вокзала проходит по сорок тысяч пассажиров, выезжающих в Подмосковье на «Ракетах», «Москвичах».
Отсюда уходят в дальний и долгий путь суда, плывущие до Астрахани, Ростова-на-Дону, Ленинграда, Перми и Уфы.
Архитектор А. М. Рухлядев, автор здания вокзала, спроектировал его в виде трехпалубного корабля с капитанским мостиком, рубкой, высокой мачтой и якорями. Над шпилем-мачтой водружена красная звезда, одна из тех, что сияла прежде на башне Кремля.
Нынешний начальник Северного речного вокзала Вячеслав Семенович Любавин родился спустя два года после его открытия. Став моряком, он много раз подходил на судах к причалам, приводил сюда теплоход «Иван Сусанин», плавая на нем штурманом. А теперь принял команду над красавцем вокзалом.
— Наш вокзал,— говорил В. С. Любавин,— достопримечательность Москвы. Хотя он и построен сравнительно недавно, в 30-е годы, но его надо внести в список памятников советской архитектуры, охраняемых государством, беречь художественные росписи, фарфоровые барельефы, фонтаны, скульптуры. Хочется вернуть зданию былую красоту, обновить его, сделать все так, как было в год сооружения, начиная от подземных помещений и кончая шпилем.
И тогда, как задумано архитектором, можно будет поднимать и опускать мачту вокзала, отмечая таким образом начало и конец навигации. Заиграют умолкшие куранты. Сейчас, когда корабли ушли, их стрелки отдыхают. Такова традиция.
Поднявшись на башню, вижу внутри уходящего на 70 метров ввысь шпиля железные конструкции: стальные направляющие, тросы, лебедки, сложный механизм подъема мачты, давно не действующий.
А на верхней площадке установлены башенные часы. Они намного старше самого вокзала, им свыше 100 лет. Вместе с механизмом сюда перенесли и колокол, висевший прежде на колокольне московского храма Христа Спасителя. Из оконца падает луч света, и вдвоем с механиком разбираю надпись на краю колокола: «Завода Н. Д. Финляндского. 4 пуда 1 фунт. Москва».
В край упираются два железных молотка. Оттянув их, бью по бронзовому телу. Башня наполняется звоном. Удары колокола разносятся над застывшими волнами водохранилища, спящими деревьями привокзального парка, ветром доносятся до Тушина. Сейчас к нему ходят пешком через озеро, по льду.
С одной стороны водохранилища люди живут, с другой стороны—трудятся на вокзале, в порту, прибрежном холодильнике и на рейде «Северном», где принимают, хранят и обрабатывают лес.
У Ленинградского шоссе и кольцевой дороги высятся штабеля бревен. Раньше их доставляли плотами, а с недавних пор, чтобы не засорять Москву-реку, привозят большими баржами. Здесь же, на берегу, их пилят, перед тем как отправить на деревообрабатывающие комбинаты. Слышны звуки циркульных пил, быстро превращающих бревна в доски. Стружка идет на стекольные заводы, опилки—на кирпичные, где глину обжигают вместе с ними.
— Стараемся, чтобы все шло в дело,— рассказывает началь
ник рейда Аркадий Федорович Бесхлебный, бывший главный лесничий можайских лесов.— К нам в Москву поступают эти
бревна издалека, из северных лесов.
По одному запаху, с закрытыми глазами, может А. Ф. Бесхлебный определить, какой лес пришел: и в мороз пахнет смолой сосна, а соком — береза.
Над штабелями раскачиваются стрелы кранов. За навигацию доставляют столько бревен, что работы хватает до весны. Да еще и запас есть, хранимый невдалеке от берега.
— Чей это берег?
— Реки Чернявки. Многие путают ее с соседней Москвой-рекой.
Когда подняли воду плотинами, маленькая речка стала многоводной. Над ее правым берегом чернеют дома Алешкина, а к левому прижался Баев хутор. Все его дома значатся по Ленинградскому шоссе под одним номером—113, только с разными буквами, от А до Д. Жители хутора живут в ожидании новоселья.
Старики еще помнят то время, когда здешняя земля была монастырской, арендовал ее некто Баев, известный московский купец, построивший тут дачу. Воспоминания слушаешь, как урок истории, с трудом представляя то недавнее время, когда земля находилась в частных руках.
Встретился я на этом хуторе со старожилом Александром Степановичем Коняевым, рабочим, бывшим полировщиком шестого разряда.
Его изделия можно было увидеть на ВДНХ, где в павильоне «Машиностроение» не раз выставлялись его работы. На протяжении тридцати лет трудился он на заводе за одним станком.