Perusta, 28 марта 2008 ( редакция: 10 ноября 2018 )
В карточную игру «бура» в тюрьме играют на хлеб, на воле – на деньги. Бомжи, по которым не плачет ни тюрьма, ни воля, иногда играют на собак.
*
- Раскинем лепесточки? – Зелёнка достал из кармана грязных армейских штанов колоду. Его старый дружбан Савося молча взял карты и перебрал. Лишних тузов нет, а вместо восьмерки пик – протез, вырезанный из обложки журнала.
- Тебе пса? – вернул колоду Савося и жестом показал: сдавай! Зелёнка, немолодой бродяга со стажем, пожал плечами:
- Да лучше бы суку. Ты же знаешь: под сук больше дают.
Вообще-то Савося про собак мало что знал, попрошайничеству предпочитал воровство, ловко таская еду с прилавков магазинов. Но важно кивнул:
- Если продуюсь, приведу тебе девочку. Вроде недавно ощенилась, титьки до земли висят. От электрички отстала, что ли... Менты ее смотрели, ошейник чистый, хозяев не найдешь. Ни вара, ни товара. Сейчас она за двенадцатым путём живет, я ей утром чебурек давал. Собачка ухоженная, белой масти.
*
Жужа лежала под платформой, свернувшись клубком и чуть-чуть не доставая носом хвост. Свет сменился темнотой, и снова стало светло, а она так и не поняла, что произошло.
Ей надо было сидеть со щенками, но хозяин долго водил ее вдоль набережной, часто облокачиваясь на парапет и глядя на воду. «Ну-ка, что там? – Вдруг выпрямился он. – Идем-ка, посмотрим!».
По ступеням они спустились на причал. В воде кверху брюхом плавала огромная рыбина. Она ещё была жива, чуть подергивала хвостом, но перевернуться уже не могла. «Ёлки зеленые! – присвистнул хозяин. - Осётр никак? В Москве-то реке?! Откуда ж он убежал?».
Хозяин встал на колени, потянулся за рыбиной. Достал. Лёжа на каменных плитах, осетр шевелил склизкими жабрами и, должно быть, горевал, что умирать придется не в родной стихии. «Жужа, - вдруг повернулся к принюхивающейся собаке хозяин. – А поехали к тёте Оле? Она эту рыбку отварит, царский стол организуем, а?».
И они, вместо того чтобы скорее вернуться домой, к большому собачьему потомству, пошли, подхватив осетра, в сторону вокзала.
Там Жужа сделала роковую ошибку. Хозяин вошел в тамбур, а она снова заволновалась: надо кормить щенков! Двери закрылись. «Жужка, стой там!», - донесся голос хозяина. Но его самого не было видно. Поезд тронулся и поплыл вдоль перрона.
Жужа сделала несколько шагов, но поняла, что не знает, куда идти. Она в растерянности ходила по платформе, пока дорогу не преградили какие-то пахнущие вокзалом люди: «Глянь, породистая собака! Лабрадор? Точно! Потерялась». - «А нашедшему - что? Магарыч! Давай её к нам в дежурку!».
В душном помещении люди осмотрели ошейник, но домой, как надеялась Жужа, её не повели. Просто вытолкали за дверь.
Собачьих мозгов не хватало выбрать, что важнее: бежать ли искать дорогу домой, к щенкам или сидеть и ждать хозяина. Поскуливая, Жужа металась от платформы к платформе, не обращая внимания на летевшие в её сторону куски хлеба и сосиски, увёртываясь от чемоданов, сумок и ног, которые норовили наступить ей на лапу или просто пнуть. Без хозяина Жуже становилось всё страшнее. Такой потерянной и никому не нужной она себя никогда не чувствовала. Наконец стресс загнал её под платформу, где на листах картона спал какой-то человек. Немного поколебавшись, Жужа улеглась неподалёку.
*
- Иди ко мне, Жучка!
Не поднимая головы, она смотрела, как вчерашний сосед по ночлегу протягивает ей кусок колбасы. Есть очень хотелось, но у чужих она не брала.
- Жучка, Жууученька, ну иди же! – не унимался незнакомец. Только теперь собака сообразила: её называют по имени? Её знают? Так, может быть, этот человек отведет её домой? Покорно опустив голову, Жужа подошла к нему, а он бросил к её лапам колбасу и ухватил за ошейник: «Пошли, я тебя с новым хозяином познакомлю!».
Зелёнке Жужа понравилась: «Добрая псина! И вид побитый. Молодец. Считай, расплатился». Открыв пузырек с раствором бриллиантовой зелени, бомж окропил мотки бинта. Перевязал ими сначала голову собаки, а затем левую переднюю лапу. Вторая склянка целиком ушла на бока и обрубок хвоста, от чего вид у Жужи стал еще более несчастный.
Она понимала, что этот человек ей чужой, но ведь они вдвоем шли к электричке! Может, хозяин там и ждет её? Теперь-то она не будет делать глупости.
Ну, а Зелёнка приятно удивился, когда Жужа резво запрыгнула в тамбур и, прихрамывая от боли в перетянутой ноге, первой вошла в вагон. «Привычная к поездам, - сообразил он. – В первый раз так повезло с псиной!». Со всеми четвероногими помощниками Зелёнка всегда расставался без жалости. С примелькавшимися собаками много не соберешь, два-три месяца – и пошла прочь!
- Граждане, - надрывно обратился он к пассажирам, и Жужа насторожилась: ищем хозяина? – Перед вами собачка, отбитая нашими героями у боевиков. Собака-сапёр, которая подорвалась на фугасе. В военном госпитале ей дважды делали дренаж черепа и решили усыпить. Я тоже прошел огонь и воду, мы с ней боевые товарищи. Поэтому упросил отдать её мне. Но средств на лечение нет. Во имя тех, кто проливал кровь: помогите двум инвалидам!
Жужжа шла по проходу и тянулась мордой к сидящим людям, чтобы хотя бы по запаху (один глаз был замотан бинтом) найти того, кто её заберет и отведет к щенкам. Но среди них его не было. «Спасибо! Спасибо!», - раскланивался во все стороны человек, что вел её на поводке.
Так они прошли через весь состав и вышли на какой-то платформе. Здесь было тихо и безлюдно. Человек присел на скамью, вынул из кармана маленькую бутылку и полбатона хлеба. Им он поделился с Жужей. Никогда раньше не признававшая хлеб, она жадно глотала куски мягкой горбушки. Зелёнка привязал собаку к ножке скамьи, а сам прилег и заснул. Жужа улеглась рядом на грязный асфальт и обреченно положила морду на вытянутые лапы.
И вдруг пришло понимание того, что прежняя жизнь закончилась. Не будет больше долгих прогулок по набережной, мытья в ванне. Горячей каши с мясом, скорее всего, тоже больше не будет, как и свежей воды в миске. И щенков своих Жужа больше не увидит. И хозяина...
*
Эх, жизнь собачья! Торжество несправедливости и человеческой неблагодарности. Полярники, отбывая на Большую землю, бросили полсотни своих верных хвостатых помощников. Задрав головы, собаки смотрели, как поднимаются вертолеты с людьми. Но псы не погибли, они научились добывать жирную северную рыбу. А через два года, когда поголовье собак разрослось, люди вернулись, и вся стая - старые и молодые - встречала их радостным лаем. Какие обиды?! Мы снова вместе!
Вы замечали, какой взгляд у бездомных собак? В несметно богатом русском языке нет точного эпитета, чтобы передать глубину отчаяния животного, которое человек в стародавние времена искусил одомашниванием, но в рай не допускает. Говорят, что просящим собачьим глазам трудно отказать. Но просят-то свои, у которых есть подстилка и миска. А спящие на платформах и в заплёванных подземных переходах, зализывающие авитаминозную коросту на боках, под проливным дождем глотающие дрянь на помойках, они избегают смотреть на нас. То ли стыдятся своего неподобающего другу человека положения, то ли, повинуясь инстинкту преданного слуги, оберегают нашу грешную и неблагодарную совесть. Бог нам судья.
*
...Милиционеры из линейного отдела сказали Владиславу Васильевичу, что видели, как белый лабрадор прыгнул в электричку. «Вы поездите – собаки часто переходят из состава в состав, ищут хозяев», - посоветовали ему. Он ездил уже третий день, с утра до позднего вечера, с пакетиком сухого корма в одном кармане и нитроглицерином – в другом.
Проезжая без остановки мимо малолюдной платформы «Берёзки», электричка сбавила скорость: впереди переезд. Владислав Васильевич на всякий случай прищурился и приник к оконному стеклу. И вдруг увидел Жужу! Она лежала возле скамьи, на которой дрых какой-то пьянчужка. Собака, словно почувствовав взгляд хозяина, подняла голову, и Владислав Васильевич окончательно убедился: она! В каких-то грязных тряпках, но она!
- Жууу-жааа! –, закричал он на весь вагон, резко поднявшись и стуча ладонями по оконному стеклу. В груди больно кольнуло. Потом еще раз, гораздо больнее. Владислав Васильевич жадно глотнул воздух и осел, заваливаясь набок. Электричка быстро набирала скорость. «Валидол есть у кого-нибудь? – гаркнули у него над ухом. – Мужчине плохо!».
Но ему уже было хорошо.