Эдита Пьеха и Александр Броневицкий. Расставание.
- Я стала взрослой в семье Броневицких, когда приехала в Ленинград учиться и вышла замуж. И маму Сан Саныча уважала, как свою родную. Эрика Карловна так трогательно обо мне заботилась. Даже до замужества, когда я еще жила в общежитии, она мне говорила: «Ты привези свое белье, я тебе простирну». А представьте себе, я сижу в публичке, готовлюсь к сессии, а папа Сан Саныча, Александр Семенович Броневицкий, капитан второго ранга, с кастрюлечками приходит в читальный зал и тихо зовет: «Диша, я тебе обед принес, пошли». И мы шли в буфет, он стелил салфеточку: «Кушай хорошо! И учись хорошо!» Меня они считали дочкой. Как во фразе из моей песни: «Людей хороших в мире очень много, ты не один, я не одна». И потом, когда родителей не стало, я позаботилась, чтобы и Александру Семеновичу, и Эрике Карловне на кладбище памятники сделать. Ведь в Ленинграде они мне заменили родителей. И глядя на их отношение, на их семью, я мечтала, чтобы такие же отношения воцарились и в моей семье, других просто не представляла.
« Я, конечно, не имела понятия, когда рожать, как регулировать. Я должна была родить в 57-м году. Естественно, пришлось сделать аборт. Потом в 58, 59, 60-м... Пришла к матери Броневицкого Эрике Карловне, встала на колени: “Мама, если я рожу — вы возьмете ее воспитывать? Я же не могу возить ее на гастроли! Или давайте отдам ребенка моей маме, в Польшу, но тогда уже она будет полька, а не дочка вашего сына Шуры”. Свекровь мне сказала: “Что же ты раньше скрывала, что можешь родить? А раз можешь, то рожай!”
Девочка родилась в 1961 году. Я мечтала, что рожу сына и назову Станислав Пьеха. Родила дочку. Не могла назвать ее в честь мамы Фелицей - не разрешили бы родственники со стороны мужа...
А тут я думаю – как же я назову? И тут Эрика Карловна говорит – в Латвии очень популярное имя Илона. Я говорю – откуда оно? Оно венгерское. Илона – Елена по-русски. Пусть будет Илона, но в переводе Леночка. Я говорю – мама, как хотите. Я ее называла «мама», потому что она очень заботилась тоже обо мне. Я всегда из-за границы привозила ей... ну как, за границей мы были бедные, и суточные получали, и если иногда что-то какой-то гонорар за дополнительную передачу на телевидении, тогда я покупала ей то сапожки мягонькие, чтобы ей было удобно, то шубку какую-нибудь, она всегда гордилась. А меня почему-то называли сокращенно, даже не знаю, кто это придумал, - Диша. И вот она всегда наденет и говорит – вот это Диша мне из-за границы привезла.»
Рассказывает Е. Броневицкий (брат Александра Броневицкого): «Брак брата и Эдиты был по любви. Ещё по какой любви! Особенно, первые годы. Наверное, года четыре-пять, это было вообще не разлей вода. Когда они расставались, а потом встречались снова, так они вот час в обнимку стояли, не отходили друг от друга. А когда она из Польши приехала, он был... Да, это была невероятная, конечно, любовь. Яркая.
Я встречал Эдиту из роддома, потому что Сан Саныча не было. Я взял машину, такси, подъехал к Снегирёвке и дожидался. Она вынесла этот свёрточек. Сели в машину и поехали на улицу Ленина, где они тогда жили в коммуналке, в комнате. Да, я встречал. Я, мало того, когда она ещё была беременная, за ней ухаживал. Ну, нужно было ей фрукты есть, а ей тяжело ходить было.
У нас был дом когда-то в Латвии. Там жила моя мама. И вот мы поехали на целое лето. Сан Саныч с ансамблем работал. А мы поехали туда с маленькой Илоночкой. Она кормила её грудью. Ну, вот что я запомнил на всю жизнь? У меня там были приятели, в Латвии. Я помню, как она покормит ребеночка, и куда мы, туда и она. Прыгать. Там был огромный такой - омет называется - стог сена такой.
Вот мы, мальчишки, любили забираться наверх и оттуда съезжать, значит, на пятой точке. И она с нами. Представляете? В общем, дружила с пацанами. Несмотря на то, что она уже была мамой. Вот, ещё на велосипедах мы гонялись до изнеможения, и она не отставала. Даже наоборот.
Э. Пьеха: «До восьми месяцев я была мамой, а потом Броневицкий прислал телеграмму: “Без тебя погибаем на гастролях! Народ хочет видеть Пьеху!”
Сегодня могу сказать, что проведенные на хуторе восемь месяцев были едва ли не самыми счастливыми в моей жизни. Я буквально упивалась материнством, но пришлось уехать.
Дочка осталась у бабушки, где и воспитывалась до пятнадцатилетнего возраста. Илонка всегда считала ее своей мамой, а я не ревновала, наоборот, была очень благодарна. Когда дочь родила девочку, то пришла ко мне за советом: “Как назвать?”. И я сказала: “Вспомни, кто тебя воспитал? Пусть дочка будет Эрикой”. Кстати, Илона (когда подросла) тоже ездила с нами на гастроли. Обожала отца, называла его “мой Чуча”. Она вообще мастер выдумывать имена. Папа — Чуча, бабушка — Газус, сын — Шмуча, я у нее — Мамон, у Стаса — Бабон...»
О том, каким было детство Илоны, рассказывает она сама: "По-моему, когда я родилась, родители не очень этого хотели. Мама выступала до самого последнего момента, а после родов быстро вернулась на сцену, перепоручив меня бабушке, своей свекрови... Я вспоминаю свое детство как сплошное замечательное лето - Латвия, бабушкин хутор... Мы с бабушкой были такие подруги, такие спевшиеся. Мама с папой приезжали с гастролей, уезжали на гастроли."
"Забегая вперед, скажу, что потепление в наших с дочкой отношениях началось, когда у нее родился Стас. Илона поняла, что такое быть вечно занятой (сначала учебой, потом — репетициями, спектаклями, концертами) мамой, а я, страшно сожалея, что многого недодала ей в детстве, старалась искупить вину заботой о внуке. С пяти лет начала брать Стаса на гастроли, а в семь — перевезла к себе. Не скажу, что все и всегда у нас было мирно, иногда Стасу хорошенько от меня доставалось. Вообще для меня сегодня нет большей радости, чем провести время с ним, Илоной и внучкой Эрикой. Хоть девочка и выросла у бабушки и дедушки «с другой стороны», тем не менее мы с ней — большие подруги..."