Москва в 1812 году.
Москва в 1812 году была столицей на пенсии – потеряв в 1712 году статус главного города России. Каменные дворцы соседствовали с деревянными домами. Все пространство Красной площади было покрыто торговыми лавками, а перед Кремлем имелись остатки земляных редутов, насыпанных еще по повелению Петра I, опасавшегося нападения на Москву шведов. В 1806-1811 годах в Москву из Мытищ был проведен водопровод, на главных площадях построили водоразборные колонки и фонтаны.
Один из офицеров наполеоновской армии в сентябре 1812 года так писал о Москве: «При входе в Москву меня охватило удивление, смешанное с восхищением, потому что я ожидал увидеть деревянный город, как многие о том говорили, но, напротив, почти все дома оказались кирпичными и самой изящной, и самой современной архитектуры. Дома частных лиц были похожи на дворцы, настолько они были богаты и красивы».
Польский граф майор П. Дунин-Стжижевский в письме жене отмечал, что в Москве «все дворцы огромны, обладают непостижимой роскошью, их архитектура, их колоннады восхитительны. Интерьеры этих огромных строений украшены с отменным вкусом; начиная с вестибюлей, лестниц, вплоть до чердака – все совершенно. Я видел очаровательной работы статуи в натуральную величину из античной бронзы, держащие канделябры в 20 свечей». И далее: «Французы, сами столь гордящиеся Парижем, удивлены величием Москвы из-за ее великолепия, ее роскоши, которая соответствует найденным здесь богатствам».
Многие чины французской армии после вступления в город не могли удержаться, чтобы не сравнить Москву с Парижем. «Представь себе, пишет капитан конной артиллерии императорской гвардии Ф.Ш. Лист, что Москва на 3 льё в окружности превышает Париж, говорят, что она составляет в 10 льё. Однако в ней не так много жителей, как в Париже. И я нахожу ее более приятным и более нарядным городом, чем Париж. Улицы все очень широки, удобны и, особо замечу, очень чисты». В Москве «240 церквей, каждая из которых, как все городские церкви, имеет 5 куполов. Это создает вид настоящего леса», напишет Пейрюс брату.
«Последние две зимы перед нашествием французов были в Москве, как известно, особенно веселы», - писал современник. Знать и дворяне перепрыгивали с бала на бал. «Светская жизнь» начиналась в три часа пополудни зваными обедами и продолжалась до утра. Как раз в Москву привезли мазурку, а заканчивали бал уже под утро греческим танцем, фигуры которого тут же на ходу придумывала первая пара.
Двери московских домов были открыты все для всех – в «Войне и мире» Толстого это хорошо показано на семействе Ростовых. Обедать усаживали даже незнакомых, а знакомые, не говоря уж о родственниках, пусть самых дальних, могли жить в доме на иждивении хозяев месяцы и годы.
Народные гуляния сменяли одно другое, а главным было масленичное гуляние под Новицким предместьем. Балаганы с разными диковинками от карликов до великанов, театры, разносчики, зазывалы – жизнь кипела. В моде была карусель, и еще неизвестно, кого – катающихся или зрителей – она развлекала больше: почти каждый «сеанс» кто-нибудь да вылетал со своего места к восторгу толпы!
В городе открывались гимназии и частные пансионы. Дети дворян обучались преимущественно в Московском университете. В конце 1811 года в университете числилось 220 студентов и 90 слушателей.
В то время в Москве выходили газета «Московские ведомости» (последний ее номер был выпущен 31 августа 1812 года), и журнал «Русский вестник», издававшийся известным в городе журналистом Сергеем Глинкой. Кроме газет, знатные господа узнавали новости и слухи в Английском клубе. Николай Карамзин говорил, что «надобно ехать в Английский клуб, чтобы узнать общее мнение».
Для простого народа в типографии возле Казанского собора печатались листовки и вывешивались прямо тут же, на стене.
Бывшая столица была городом «бывших»: в Москве доживали свой век фавориты прежних эпох: ближайший друг императора Павла Петровича князь Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, Иван Николаевич Корсаков – это Римский-Корсаков, которого Потемкин сделал фаворитом Екатерины(1). Ансамбль жилых домов отставного екатерининского любимца был украшением Тверского бульвара. В 1812 году ему было уже под шестьдесят, и он летом жил в имении Братцево с графиней Екатериной Строгановой, которая по болезни не могла ходить. Владея богатством, независимым положением, сохраняя связи дворянская знать оказывала сильное влияние на решение государственных вопросов.
«Москва, — пишет Вильмот, — это государственные политические Елисейские поля России». Среди московских дворян, находящихся «не в милости», долгое время числится и граф Федор Ростопчин, популярный в Москве за свои «острые и забавные выходки». По словам А. Я. Булгакова, одного из московских друзей Ростопчина, Александр долгое время отклонял предложение Екатерины Павловны о назначении Ростопчина московским генерал-губернатором вместо Гудовича. Но, так или иначе, уже в феврале 1812 года Ростопчин получает новое назначение (официально указ последовал в Вильне 24 мая).
На Ростопчина, наряду со всем прочим, возлагалась задача возбудить в Москве перед войной патриотические настроения: «действовать на умы народа, возбуждать в нем негодование и подготовлять его ко всем жертвам для спасения отечества». Для выполнения данной миссии Ростопчин выпускал «афиши», информирующие и разъясняющие народу происходящие в стране события. Название «афиши» они получили от того, что разносились по домам, как театральные афиши. Это были своего рода «мысли вслух», написанные характерным для Ростопчина «народным» ярким стилем. Ими московский главнокомандующий хотел успокоить народ, вселить в него уверенность в русской армии, показать, что «побойчей французов твоих были поляки, татары и шведы, да тех старики наши так откачали, что и по сю пору круг Москвы курганы, как грибы, а под грибами-то их кости».
29 мая Ростопчин стал главнокомандующим Москвы. Обер-полицмейстером в 1812 году был Петр Ивашкин, гражданским губернатором – Николай Обресков.
Со времени нашествия завоевателя бушевали в Москве порывистые вихри, несшиеся от юга, затмевавшие небо пылью, ломавшие заборы и срывавшие кровли с домов. Но ни волнение природы, ни гром пушек, час от часу приближавшийся к стенам Москвы, ничто не могло одолеть неугомонной привычки к картам. Посылали справляться гонцов: "Где и далеко ли неприятель?" А получив ответ и поговорив несколько минут о военных действиях, опять провозглашали: "Бостон! Вист!"
1.- Римский-Корсаков и усадьба Братцево.