Первый выпуск Царскосельского Лицея
Лицей был закрытым учебным заведением, поэтому воспитанники не имели права покидать его. На этом настаивал первый директор Лицея В. Ф. Малиновский. Директор считал, что дома дети могут испытывать «пагубное» влияние, и стремился изолировать детей от этого. Он пытался оградить свое учебное заведение и от влияния двора путем строгой замкнутости. Первые три года лицеистов порознь не пускали даже в сад. Родители могли при посещениях находиться с воспитанниками только в общей зале или на общей прогулке. Покидать территорию школы юношам разрешалось только в сопровождении гувернеров. И лишь при Е.А. Энгельгардте, в последний год обучения тем, у кого родные жили в Петербурге, разрешили выезжать в город на каникулы.
Дома мальчики пользовались полной свободой, а в лицее их одели в общую форму, втиснули в определенные рамки расписания, точно связали по рукам и ногам. Лицеисты чувствовали себя если не в тюрьме, то уж точно в клетке, хотя и в золотой. Пушкин учение в лицее называл «заточением» и жизнью «взаперти».
Вот строки из письма Алексея Илличевского, написанного 2 ноября 1814 года: « Что тебе сказать о Лицее? Ты сам знаешь, что все училища под одну стать: начало хорошо; чем далее, то становится хуже. Благодаря Бога, у нас, по крайней мере, царствует с одной стороны свобода (а свобода дело золотое). Нет скучного заведения сидеть в классах, больших уроков не имеем, летом досуг проводим в прогулке, зимою в чтении книг, иногда представляем театр, с начальниками обходимся без страха, шутим с ними, смеемся. Таким образом, как можем, сражаемся со скукой.
Вид на Лицей и Придворную церковь с Садовой улицы. Литография К. Шульца по рис. И. Мейера. 1850-е гг.
В науках мы кое-как успеваем; но языки, ты сам знаешь, как трудны. Наш профессор Кошанский, довольно известный в ученом свете, вдруг сделался болен и с полгода уже не ходит в классы, а мы хоть и ходим, однако ничему не учимся. А математика? В ней, кажется, заключила природа всю горечь необъяснимой скуки. Нельзя сказать, чтоб я не понимал ее, но ... право, от одного воспоминания голова у меня заболела...
...Много писал я тебе о Лицее, но главное оставил под конец. Ужели ты до сих пор не знаешь еще, что нас за порог ни на шаг не отпускают. Как же мне побывать у вас на каникулах?... Какая страшная разница! 2 месяца – и ты свободен; а мне так остается еще...36 месяцев, ужасно!».
22 сентября 1815 года Алексей в письме обращается к Павлу: «Свободный человек! Ты ходишь всюду, куда захочешь;
Ты ходишь в Академию,
В трагедию, в комедию,
В балет, и в хоровод.
А я как птичка в клетке...
Неволя горче редьки;
Свобода – сладкий мед!
20 марта 1815 года Сергей Комовский писал в своем дневнике: «Я имел все это время весьма много дел; ибо профессора наши беспрестанно задавали, особливо переписывать (за неимением печатных лекций, лицеисты должны были списывать записки преподавателей); одна эта переписка занимала весьма много времени, и занимала его самым скучным образом».
В период между директорствами Малиновского и Энгельгардта частая смена начальства плачевно отражалась на учебе и поведении лицеистов. Они не слушались преподавателей, совершали набеги на птичий двор, на царские сады за яблоками, колотили садовников, а некоторые даже поигрывали в карты.
Из записок Сергея Комовского от 25 марта 1815 года мы узнаем: «...Теперь, не знаю точно, какой злобный дух ввел у нас денежную игру, и большая часть уже тайно играет на деньги. Тут вижу я двух игроков; из них каждый с надеждою выиграть предается слепому случаю, и оба спешат в какую-нибудь отдаленную комнату, дабы убежать страшных для них взоров начальства. Начинается игра и не пройдет часа, как уже один совершенно обыгрался; первый предлагает кончить, но он, надеясь отыграться, разгоряченный проигрышем, продолжает игру; но что ж? сверх потери им денег проигрывает еще столько в долг. С досадою и негодованием оставляет он место, сделавшееся ему столь отвратительным, раскаивается в потере золотого времени, столь нужного для молодого человека; клянется оставить сию пагубную страсть, но уже поздно: потерянное время прошло невозвратно. Но и другие не умудряются его примером...»
В рукописи второй главы «Евгения Онегина» Александр Пушкин написал такие строки, которые он впоследствии вычеркнул:
Страсть к банку! Ни дары свободы,
Ни Феб, ни слава, ни пиры
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры;
Задумчивый, всю ночь до света
Бывал готов я в эти лета
Допрашивать судьбы завет:
Налево ляжет ли валет?
Уж раздавался звон обеден,
Среди разорванных колод
Дремал усталый банкомет.
А я, нахмурен, бодр и бледен,
Надежды полн, закрыв глаза,
Пускал на третьего туза.
При исполняющим обязанности директора профессоре Гауеншильде (он преподавал немецкий язык и читал лекции по немецкой словесности на французском языке) лицеисты попробовали ром, вино, пунш:
Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
При полковнике Фролове мальчиков в церковь на службу водили строем, им не разрешалось иначе, как по билетам подниматься днем из классов в свои комнаты. При Фролове, который целый день курил, многие лицеисты тоже стали курить.
Наверх пускал нас по билетам,
Цензуру учредил газетам,
Швейцара ссоришь с юнкерами,
Нас познакомил с чубуками.
Вильгельм Кюхельбекер писал сестре: «...Так как у нас нет директора, а один из наших профессоров оставил нас по болезни, другие же часто прихварывают, и теперь никаких предметов дальше не проходят, в виду предстоящего публичного экзамена, повторяют – ты можешь убедиться, что в нашей республике царствует некоторый беспорядок, который еще умножается разногласием наших паршивцев (то есть профессоров)».
Александр Пушкин в письме к Вяземскому 27 марта 1816 года писал: «Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей не казался мне таким несносным, как в нынешнее время... Правда, время нашего выпуска приближается; остался год еще. Но целый год еще плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного!.. Целый год еще дремать перед кафедрой...это ужасно... Безбожно молодого человека держать взаперти...»
2 комментария, последний 18 апр. 2012